Евгения Соломоновна Ежова (урождённая Фейгенберг-Ноткина, Хаютина по первому мужу, Гладун по второму; 1904 год, Гомель - 21 ноября 1938 года, Москва) - советский издательский работник. В 1930-е годы - официально заместитель главного редактора, а де-факто главный редактор журнала «СССР на стройке». (Официальными главными редакторами в эти годы были Георгий Пятаков, Валерий Межлаук, Александр Косарев) Хозяйка литературного салона, который посещали известные писатели, а также видные сценические и кинематографические деятели: Исаак Бабель, Михаил Шолохов, Михаил Кольцов, Сергей Эйзенштейн, Леонид Утёсов и другие. Частыми гостями на этих вечерах были и представители советской номенклатуры. Известна как жена Николая Ежова. Покончила жизнь самоубийством (по другой версии, была убита своим мужем).

Тут самое время сказать о второй супруге Ежова. То была одесситка по рождению Евгения (Суламифь) Соломоновна Ханютина. Типичное порождение того смутного времени, она, как и все подобного же типа женщины, походила на знаменитую Лилю Брик. Молодой вышла замуж за работника советского торгпредства, жила с ним в Берлине в 20-х годах, там же познакомилась с Исааком Бабелем и завела с ним долговременный роман. С мужем рассталась, оказалась в Москве и тут каким-то образом познакомилась с партработником Ежовым и вышла за него замуж, не прерывая приятных отношений с Бабелем.

Евгения Соломоновна детей не имела, была дамой светской, держала богемный салон, стала даже редактором политического журнала (не имея на то ни образования, ни опыта), супруг её сутками не вылезал со службы, быстро изнашивая телесные и нервные силы, в её дела не вмешивался. Она была женщиной любвеобильной, об одном из её мимоходных романов надо непременно упомянуть. Речь идёт о Михаиле Шолохове. Он был уже всесветно знаменит и высоко ценим Сталиным.

12 декабря 1938 года в руководство НКВД поступил рапорт от лейтенанта Кузьмина, осуществлявшего негласный надзор за обитателями столичной гостиницы "Националь", где останавливались иностранцы и важные персоны. В рапорте говорилось:

"Согласно вашему приказанию о контроле по литеру "Н" писателя Шолохова доношу: в последних числах мая поступило задание о взятии на контроль прибывшего в Москву Шолохова, который с семьёй остановился в гостинице "Националь" в 215 номере... Примерно в середине августа Шолохов снова прибыл в Москву и остановился в той же гостинице... На другой день дежурная стенографистка застенографировала пребывание жены тов.Ежова у Шолохова. Контроль за номером продолжался ещё свыше десяти дней, вплоть до его отъезда, и во время контроля была зафиксирована интимная связь Шолохова с женой тов.Ежова".

Разбираться в этом странноватом поступке великого русского писателя мы не станем, тёмные тут дела и неясные.

Характерно, что рапорт тот был направлен уже на имя Л. Берии, нового наркома внутренних дел. 25 ноября 1938 года Ежов был снят с этой должности. Его арестовали в апреле следующего года, обвинили в шпионской работе на все разведки мира и расстреляли после долгого и мучительного следствия 4 февраля 1940 года. Имя его было на полвека вычеркнуто из официальной истории. Евгения Соломоновна скончалась много раньше в больнице при невыясненных обстоятельствах.

С подачи Сталина в 1934 году на ХVII съезде партии Ежова избрали секретарем ЦК. Высокие посты открывали неограниченный доступ к разного рода распределителям. И Евгения Соломоновна не преминула воспользоваться этим. Во время обыска в квартире Ежовых нашли пять меховых шуб, больше сотни платьев, десятки кофточек и шляп. Картины, ковры, украшения. Ещё у себя на даче Евгения Соломоновна завела павлинов. Осуществив тем самым, судя по всему, какие-то затаенные детские мечтания. По нынешним временам, это мелочь. Но в пору повсеместно декларируемого братства и равенства а также, говоря словами поэта, «честной бедности», выходило за рамки, даже самые снисходительные. Московские сановные жены, дамы, в большинстве своем степенные и зажатые, прозвали Евгению Соломоновну «стрекозой». Во время официальных и полуофициальных встреч и празднований она не в меру резвилась; и хотела, чтобы окружающие следовали её примеру. Танцевали, пели, играли в какие-то общие игры. Не желая, чтобы её рассматривали лишь как жену высокопоставленного партийного функционера, Евгения Соломоновна занялась журналистикой.

Её взял к себе В.И. Межлаук, совмещавший ответственную работу в Госплане СССР и наркомате тяжелой промышленности с редактированием, судя по всему номинальным, журнала «СССР на стройке». И назначил своим заместителем. Ещё, вслед за Лилей Брик и Зинаидой Райх, женой Мейерхольда, Евгения Соломоновна завела у себя дома, что-то вроде салона. К ней приходили самые разные, но, непременно, чем-то примечательные люди. Бабель, Михоэлс, Утесов, Маршак, Соболев, журналист Михаил Кольцов, издатели братья Урицкие, известный ученый-полярник Отто Юльевич Шмидт и многие другие. Нравы там, судя по воспоминаниям очевидцев, были довольно свободные. Ежов жене не препятствовал.

И Семен Урицкий тоже темная личность. Ежов о нем собрал кое-какие материалы. Он племянник Моисея Урицкого, первого председателя Петроградской ЧК. В революционном движении с пятнадцатого года, но в РКП(б) вступил только в 1921 году. До революции состоял в РСДРП Интернационалистов «Новая жизнь», а с семнадцатого, когда она ликвидировалась, вроде бы считался беспартийным. Запутанная у него биография, сомнительная. Да и с троцкистами он в свое время активно якшался.

Урицкий очень способный человек, хороший журналист и администратор. Он работал в РОСТА, в «Гудке» и сейчас одновременно возглавляет несколько газет и журналов. И Евгению он в конце двадцатых притащил в журналистику, сначала в «Крестьянскую газету», а потом сделал своим заместителем в журнале «СССР на стройке», где сам был по совместительству главным редактором.

Все это не случайно. Женя не деловой человек и толку от нее в редакции мало. За другое ее ценит Урицкий. Вся их дружба через постель проходит. А в последнее время он наверняка рассчитывает на поддержку Ежова.

Вот с какими людьми связана жена наркома внутренних дел, и добром это вряд ли может кончиться. Сколько раз Ежов просил ее расстаться с этой компанией! Бесполезно. Женя плакала, доказывала, что это прекрасные люди и патриоты. Общение с ними стало ее образом жизни, и ей скучно проводить время с малопривлекательными и ограниченными коллегами Николая Ивановича. Силой заставить Женю порвать с этими друзьями он не мог. Вдруг она уйдет от него. А этого ему очень не хотелось.

В 1938 году Евгения Хаютина покончила жизнь самоубийством – приняла большую дозу снотворного, люминала. Потом появилось много версий о ее смерти. Ваша семья верила, что это самоубийство?

Моя мама навещала ее в больнице. Тетя Геня лежала там с диагнозом – тяжелая депрессия. Ее пытались обвинить (наша семья это знала, я это помню), что она шпионка черт знает каких государств… Вспомним ее записку**. Сталин вообще любил такие ситуации. (Жёны Молотова, Калинина, брат Кагановича…). Сталин был прекрасным психологом. Он окружал себя ничтожествами, но держал их "на привязи".

После смерти тети Гени врач спросил у мамы: "Откуда у нее столько люминала? Вы ей принесли?". Вероятно, люминал ей передал Николай Иванович. Он понимал, что под него "копают". Расценить ли это как убийство или самоубийство?.. Во всяком случае, люминал тетя Геня приняла сама. Ее депрессия была вызвана тем, что она поняла всю ситуацию, поняла свою судьбу. Поняла свое прошлое, настоящее и будущее…

Настоящий возраст и день рождения приемной дочери Ежова неизвестен. Сама Наталья Николаевна считает, что указанный в ее метрике 1936 год придуман отцом, как и дата – 1 мая, совпадающая с днем рождения наркома.

Согласно версии няни Марфы Григорьевны, настоящим отцом Наташи был цыган по фамилии Кудрявый. Сестра Ежова Евдокия Ивановна считала, что Наташа – внебрачный ребенок наркома, появившийся после его командировки в Семипалатинск. И цыгане, и уроженцы Средней Азии всегда принимали Наталью Николаевну за свою.

Принципиально другая версия появления Наташи в семье Ежова содержится в рассказе Василия Гроссмана «Мама». Гроссман, который всегда был очень осторожен во всем, что касалось реальных исторических лиц, написал: Наташа была взята из семьи советского торгового представителя, расстрелянного на подъезде к Москве на станции Негорелое по приказу Ежова.

Приёмная дочь четы Ежовых - Наталья, после смерти матери и ареста отца была помещена в детский дом. В годы перестройки безуспешно добивалась реабилитации своего приёмного отца

Своих детей у четы Ежовых не было и в 1933 году они взяли на воспитание пятимесячную девочку Наталью из детского дома. После ареста отца 6-летняя Наталья в 1939 году была помещена в детский дом № 1 в Пензе и получила фамилию матери - Хаютина, под которой и жила в дальнейшем. В Пензе Наталья Хаютина прожила около 19 лет. По окончании в 1958 году Пензенского музыкального училища она была направлена по распределению в Магаданскую область, где и проживает в настоящее время в посёлке Ола.

Последним ударом для наркома стала смерть любимой жены, которая покончила с собой. Николай, обезумев от горя, пытался застрелиться, но от этого решительного шага его спасла дочь Наташа, которая в случае смерти отца, осталась бы совсем одна. Пистолет, который должен был поставить решающую точку в его жизни, так и остался лежать в ящике стола рабочего кабинета наркома, со сломанным бойком…

Дочь Николая Ивановича была отправлена в детский дом, под фамилией Хаютина.

Во многих материалах, в том числе и в вашем, неточность – Евгения Соломоновна не сохраняла фамилию первого мужа Хаютина, а носила фамилию Ежова. И еще о фамилиях. Когда после ареста Ежова шестилетнюю Наташу увезла какая-то женщина (вероятно, сотрудница "органов"), то по дороге она сказала ребенку: "Теперь твоя фамилия Хаютина". "Нет, я Ежова" – ответила девочка. Женщина ударила ее в лицо – "Хаютина!". "Непт, Ежова!". Снова удар в лицо… Кстати, Лазарь Хаютин, первый муж тети Гени, был репрессирован, но уцелел. Его после смерти Сталина реабилитировали. Он тоже похоронен на этом же кладбище…

Наталья Николаевна в 1998 году обратилась с просьбой о реабилитации своего отца – Ежова Николая Ивановича…

Я знаю об этом. Я в довольно четкой форме написал Наташе, что пытаться реабилитировать Николая Ивановича – бессмысленное занятие, что его не простят никогда. Хотя, конечно, обвинения в том, что Ежов английский, немецкий, японский и еще чей-то шпион – чушь. Но исполнение преступных приказов так же преступно и наказуемо, как и отдача таких приказов. Наташа подала просьбу о своей (шестилетнего ребенка!) реабилитации. Решением суда она признана жертвой террора, репрессий. Но на суде снова поднялся вопрос, кто она? Нет свидетельства о рождении, нет свидетельства об удочерении, нет документов, что она проживала в Москве… Судья спросила Наташу: "Вы – инопланетянка?"

Иосиф Моисеевич вынимает письма из колымского поселка Ола. Крупный почерк плохо видящего человека, широкие строчки. Рассказы о дочери, внуках, болезни зятя. Вопросы: "Хорошо ли тебе там?", "Может, вернешься в Москву?". Стихи, иногда публикуемые в местной газете******. Пишет Наталия Николаевна, что не может поехать в Магадан, посмотреть известный памятник "Жертвам репрессий" Эрнста Неизвестного – чувствует себя в чем-то виноватой… Все письма к Иосифу Моисеевичу Фейгенбергу начинаются словами: "Дорогой мой, единственный братик!".

Пол женщина Полное имя
от рождения Наталия Николаевна Хаютина Ежова Родители

Николай Иванович Ежов [Ежовы ] р. 19 апрель 1895 ум. 4 февраль 1940

Суламифь Евгения Соломоновна Фейгенберг (Ноткина, Ханютина, Гладун, Ежова) [Фейгенберги ] р. 1904 ум. 21 ноябрь 1938

События

1932 рождение:

Заметки

Настоящий возраст и день рождения приемной дочери Ежова неизвестен. Сама Наталья Николаевна считает, что указанный в ее метрике 1936 год придуман отцом, как и дата – 1 мая, совпадающая с днем рождения наркома.

Согласно версии няни Марфы Григорьевны, настоящим отцом Наташи был цыган по фамилии Кудрявый. Сестра Ежова Евдокия Ивановна считала, что Наташа – внебрачный ребенок наркома, появившийся после его командировки в Семипалатинск. И цыгане, и уроженцы Средней Азии всегда принимали Наталью Николаевну за свою.

Принципиально другая версия появления Наташи в семье Ежова содержится в рассказе Василия Гроссмана «Мама». Гроссман, который всегда был очень осторожен во всем, что касалось реальных исторических лиц, написал: Наташа была взята из семьи советского торгового представителя, расстрелянного на подъезде к Москве на станции Негорелое по приказу Ежова.

Приёмная дочь четы Ежовых - Наталья, после смерти матери и ареста отца была помещена в детский дом. В годы перестройки безуспешно добивалась реабилитации своего приёмного отца

Своих детей у четы Ежовых не было и в 1933 году они взяли на воспитание пятимесячную девочку Наталью из детского дома. После ареста отца 6-летняя Наталья в 1939 году была помещена в детский дом № 1 в Пензе и получила фамилию матери - Хаютина, под которой и жила в дальнейшем. В Пензе Наталья Хаютина прожила около 19 лет. По окончании в 1958 году Пензенского музыкального училища она была направлена по распределению в Магаданскую область, где и проживает в настоящее время в посёлке Ола.

Последним ударом для наркома стала смерть любимой жены, которая покончила с собой. Николай, обезумев от горя, пытался застрелиться, но от этого решительного шага его спасла дочь Наташа, которая в случае смерти отца, осталась бы совсем одна. Пистолет, который должен был поставить решающую точку в его жизни, так и остался лежать в ящике стола рабочего кабинета наркома, со сломанным бойком…

Дочь Николая Ивановича была отправлена в детский дом, под фамилией Хаютина.

Во многих материалах, в том числе и в вашем, неточность – Евгения Соломоновна не сохраняла фамилию первого мужа Хаютина, а носила фамилию Ежова. И еще о фамилиях. Когда после ареста Ежова шестилетнюю Наташу увезла какая-то женщина (вероятно, сотрудница "органов"), то по дороге она сказала ребенку: "Теперь твоя фамилия Хаютина". "Нет, я Ежова" – ответила девочка. Женщина ударила ее в лицо – "Хаютина!". "Непт, Ежова!". Снова удар в лицо… Кстати, Лазарь Хаютин, первый муж тети Гени, был репрессирован, но уцелел. Его после смерти Сталина реабилитировали. Он тоже похоронен на этом же кладбище…

Наталья Николаевна в 1998 году обратилась с просьбой о реабилитации своего отца – Ежова Николая Ивановича…

Я знаю об этом. Я в довольно четкой форме написал Наташе, что пытаться реабилитировать Николая Ивановича – бессмысленное занятие, что его не простят никогда. Хотя, конечно, обвинения в том, что Ежов английский, немецкий, японский и еще чей-то шпион – чушь. Но исполнение преступных приказов так же преступно и наказуемо, как и отдача таких приказов. Наташа подала просьбу о своей (шестилетнего ребенка!) реабилитации. Решением суда она признана жертвой террора, репрессий. Но на суде снова поднялся вопрос, кто она? Нет свидетельства о рождении, нет свидетельства об удочерении, нет документов, что она проживала в Москве… Судья спросила Наташу: "Вы – инопланетянка?"

Иосиф Моисеевич вынимает письма из колымского поселка Ола. Крупный почерк плохо видящего человека, широкие строчки. Рассказы о дочери, внуках, болезни зятя. Вопросы: "Хорошо ли тебе там?", "Может, вернешься в Москву?". Стихи, иногда публикуемые в местной газете******. Пишет Наталия Николаевна, что не может поехать в Магадан, посмотреть известный памятник "Жертвам репрессий" Эрнста Неизвестного – чувствует себя в чем-то виноватой… Все письма к Иосифу Моисеевичу Фейгенбергу начинаются словами: "Дорогой мой, единственный братик!".

Ее тело привезли в морг из подмосковного санатория в ноябре 1938 года. Врачи сразу установили отравление люминалом. До сих пор никто не знает, добровольно ли ушла из жизни Евгения Соломоновна Фейгинберг (в девичестве) - Хаютина - Гладун, жена наркома внутренних дел СССР Николая Ежова , имя которого стало в тридцатые страшнее, чем кличка Малюты Скуратова .

"Незаконченное низшее"

Трудно было найти двух людей, более непохожих друг на друга. Она - из многодетной семьи гомельского ремесленника , миловидная и веселая, обожавшая кружить головы мужчинам. Умела оживить даже скучные кремлевские банкеты, заставляя вождей и их жен танцевать или играть в фанты. С детства мечтала жить в Париже, носить красивые платья и шляпки. И еще - иметь знаменитого мужа.

Он родился в Петрограде 01 мая 1895 года. Обычная биография рабочего паренька: пьяница-отец, задавленная нуждой мать, работа в подмастерьях. Хозяева били его, а один портной, как позже признался сам Ежов , вступил с ним в "педерастическую связь ".

Эта связь стала для Ежова роковой: от гомосексуальных пристрастий он так и не избавился. Урывками он учился в школе, окончил класса три и позже писал в анкетах об образовании: "незаконченное низшее". Да и весь он был какой-то незаконченный, низший: рост метр пятьдесят два, хилый, с кривыми ногами.

Правда, во времена, когда Ежова с легкой руки Горького принято было называть "чудесным несгибаемым большевиком ", знавшие Ежова отмечали его фиалковые глаза и приятный тенор, которым он довольно чисто пел народные песни...

До поры Ежов в самом деле не высовывался из-за чужих спин. Вовремя вступил в партию, где всегда ценились рабочие кадры. Стал комиссаром в военном училище, но был арестован - за то, что в училище проникли представители "эксплуататорских классов". В страхе он тут же сдал с потрохами своего начальника. Того посадили, а Ежов получил пост секретаря парткома Марийской автономии .

Не кормите воробушков!

В Москву Ежова вытащил Иван Москвин - известный партийный деятель, который сам происходил из рабочих и всячески помогал пробиться классово своим. В 1927-м он выхлопотал для скромного провинциала пост инструктора ЦК.

Женечка и Колюша

К тому времени Женечка Фейгинберг уже выбралась из родного гомельского захолустья. Первый муж, слесарь Хаютин, был скоро брошен. Зато второй, красный командир Александр Гладун, перевез жену в Москву. Началась жизнь, о которой Женя всегда мечтала: шикарные платья, заграничные поездки, встречи со знаменитостями.

В 1927-м в Берлине она познакомилась с известным писателем Исааком Бабелем . Позже он показывал на допросе: "Я пригласил Гладун покататься по городу в такси, убедил ее зайти ко мне в гостиницу. Там произошло мое сближение с Гладун". Были у нее и другие любовники: светило тогдашней журналистики Михаил Кольцов , издатель Семен Урицкий ...

Наконец был найден наиболее перспективный объект - скромный партийный работник Ежов , в котором наметанный Женечкин глаз угадал большое будущее. В 1928 году они поженились.

Не избалованный лаской Ежов с удовольствием принимал заботу, которой его окружила супруга. Казенная квартира с голыми стенами украсилась коврами, портретами в рамках и милыми дамскими безделушками. Вечером уставшего Колюшеньку ждал горячий ужин.

Жена упросила его взять дачу, на которой - невиданное дело - развела павлинов. Все должно быть шикарно. Себя она тоже не обижала: при обыске в квартире нашли больше сотни платьев, десятки кофточек и шляпок, пять меховых шуб...

Давая выход бурной Жениной энергии, муж устроил ее работать в журнал "СССР на стройке". Журналистская работа нравилась ей. Журналисты - тоже.

Сериал по-советски

Любила ли Женечка мужа? Во всяком случае, была ему благодарна за свалившуюся с неба хорошую жизнь. По малейшей его просьбе прекращала общаться со знакомыми, попавшими в опалу. Какое-то время даже хранила ему верность. Но потом темперамент Стрекозы - как ее звали в кругу кремлевских жен - вновь дал о себе знать, и снова начались романы.

В отсутствие Ежова в дом захаживали писатели, артисты и прочая богема . Почему Ежов - "патологический садист", как его потом называли,- покорно сносил такое поведение супруги? Может быть, просто робел перед ней - красивой, уверенной в себе, острой на язык. А может, с детства тосковал по нормальной семье и вопреки всему верил, что обрел ее.

А может, и сам изменял ей: слухи о гомосексуальных связях железного наркома ходили уже в середине тридцатых...Вот только детей у Ежовых[ не было. И в 1936-м они взяли из детского дома четырехлетнюю Наташу. Все недоумевали: страшная, в болячках... Неужели не могли найти получше?

А может, просто дрогнуло сердце у Жени, когда девочка бросилась к ней с криком: "Мамочка"? Тут бы и закончить всю историю. Но советский сериал только начинал раскручиваться.

Звездный час в карьере Николая Ивановича настал в сентябре 1936-го, когда Сталин прислал из Сочи телеграмму с требованием "назначить тов. Ежова народным комиссаром внутренних дел".К тому времени для оправдания людоедства и перевода стрелок на случай народного недовольства вождь выдвинул тезис об "усилении классовой борьбы".

Во всех больших и малых бедах страны были повинны "враги народа". Прежний главный чекист Ягода оказался не на высоте и расстался сначала с должностью, а вскоре и с жизнью. "Корчеванием вражеских гнезд" предстояло заняться воробушку Колюше.

Ежовые рукавицы

Обычное дело - неприметный воробушек мгновенно превратился в "любимого вождя", "железного наркома". Его - первого из чекистской братии - сделали маршалом , переименовали в его честь город Черкесск , славили в газетах. Впервые явившись в НКВД, он заявил: "Вы не смотрите, что я маленького роста. Руки у меня крепкие. Буду сажать и расстреливать всех, кто посмеет тормозить дело борьбы с врагами".

Чуя звездный час, желая угодить и полагая, что монаршая милость на тот момент могла быть куплена только зверством, Ежов разослал в каждую область свои разнарядки - расстрелять столько-то "врагов народа". Планы прилежно перевыполнялись.

В суматохе чекисты сводили личные счеты, а тут и граждане принялись доносить друг на друга. За неполных два года были расстреляны почти 700 тысяч человек.

Сам нарком работал по 18 часов в сутки - подписывал ордера на арест, отсылал на утверждение ЦК смертные приговоры. Бегал по этажам лубянского здания, показывая подчиненным, как нужно применять "особые методы дознания".

Имелись в виду пытки, легализованные именно при Ежове . Началось то, что Ахматова в "Реквиеме" назвала "страшными годами ежовщины".

Немудрено, что домой он приезжал усталый. Иногда в заляпанной кровью одежде. Первым делом выпивал стакан водки, потом, проходя через гостиную, хмуро кивал сидевшим там жене и Бабелю .

Писатель продолжал ходить в гости к Ежовым , хотя это было смертельно опасно. Его мучило любопытство. Он говорил Илье Эренбургу , что хочет "разгадать загадку".

Увы, об эту загадку обламывали зубы все европейские социологи, лучшие литераторы и кинематографисты столетия: феноменальной покорности страну подвергнуть такому небывалому террору - этого никто не понимал. Не понимали и механизма превращения безобиднейших людей в неутомимых палачей, которые, едва понюхав крови, кидались уничтожать любого.

Эта-то загадка маленького человека, становящегося убийцей и садистом, волновала Бабеля в годы сочинения его последней, уничтоженной в НКВД книги.Впрочем, сыграло свою роль развращающее действие власти.

Сразу поперли наружу все комплексы, которые до времени прятал услужливый коротыш. И прежде всего - зависть. С особым удовольствием Ежов "подводил под монастырь" людей рослых, чаще всего военных.

Лично участвовал в допросах, наслаждаясь тем, как какой-нибудь богатырь-комдив ползает по полу, униженно вымаливая пощаду и сознаваясь в любых преступлениях.

"Проверь всю меня"

Вряд ли нарком питал к "друзьям дома" особую симпатию. Но он не мог не поверить жене, которая убеждала: "Колюшенька, ну как у меня может что-то быть с этим? Погляди, какой он смешной! Просто мне с ним интересно, он хороший человек. Если его заберут, это тень на меня. И на тебя тоже". Как в воду глядела. Бывший Женечкин муж Гладун на допросах сознался, что был завербован английской разведкой через... свою жену Евгению Хаютину!

Женя писала Ежову отчаянные письма с дачи (той самой, с павлинами): "Колюшенька! Очень тебя прошу проверить всю мою жизнь, всю меня... " Плакала, целовала ему руки...Чем черт не шутит - весьма возможно, что красивая и веселая Женечка действительно любила своего Колюшечку.

Есть обаяние власти - и есть неотменимое женское чутье, позволяющее сразу заметить перспективный объект. Но, думается, одним карьерным ростом Ежова тут дело не ограничивалось. Нет, на волю вылезли какие-то мощные подземные инстинкты.

В ничтожестве просыпается палач, и этот палач возбуждает женщину, особенно такую женщину пар экселянс , которой была, судя по всему, Женечка Ежова . Ей нравилось флиртовать с обреченными - и рисковать при этом.

Словом, время было эротическое, с темным, подспудным сексуальным напряжением. Пока внизу уничтожались миллионы, наверху царила истинно римская оргия: любовь и смерть соседствовали близко, как никогда

Это и создавало ту ауру обреченности, дьявольскую, насквозь порочную, благодаря которой сталинское время и запомнилось выжившим как период сплошного счастья и небывалой остроты чувств.

К осени 1938-го Ежов сделался ходячим пособием для учебника психиатрии. Он не только ежедневно пил, но и до одури развратничал. На суде признался: "Часто заезжал к одному из приятелей на квартиру с девочкой и там ночевал". И еще: во время попойки на своей квартире вступил в интимную связь с женой одного из подчиненных. А потом и с ним самим".

Конечно, Женя не могла не знать о причудах, запоях и загулах мужа. Да и атмосфера вокруг не радовала. Ежедневно исчезали знакомые люди, а оставшиеся шарахались от женщины, над которой нависала страшная тень всевластного коротышки. Ей, привыкшей к веселому обществу, это было невыносимо.

В апреле 1939-го его арестовали в кабинете Маленкова . Ежов хорошо знал, что его ждет, и во всем сознавался. Да, он был немецким шпионом. Да, еще и польским. Да, готовил путч и убийство лидеров партии во главе со Сталиным .

Да, и жену отравил. С чего, с какой стати? Ведь, будь она жива, Женя Хаютина наверняка разделила бы участь мужа. Все знали: жену Ежов любит, верит ей. Женя рассказывала подругам, что до назначения на должность наркома он был заботливейшим мужем... Но когда дело шили наркому, в ход шло все.

Навеки вместе

Глупо делать из "кровавого карлика" Ежова нового Отелло. Слишком он зависел от этой женщины, которую любил и одновременно ненавидел. Скорее всего, Евгения Соломоновна сама свела счеты с жизнью - от безысходности или от предчувствия того, что ее ждет. Уже посмертно ее все-таки объявили английской шпионкой.

Погибли все ее родные, даже самый первый муж, слесарь Хаютин. Берия не пощадил и Женечкиных любовников Бабеля и Кольцова - они были расстреляны и сожжены в лубянских подвалах. Пепел закопали в общей могиле на кладбище Донского монастыря .

Сам Ежов был казнен 04 февраля 1940 года. В своем последнем слове он сказал: "Прошу одно: расстреляйте меня спокойно, без мучений. Разыщите мою мать и, если она жива, обеспечьте ее старость. И воспитайте мою дочь".

Лишь недавно стали известны и точная дата смерти, и место захоронения. Прах Ежова был брошен в ту же общую могилу в Донском - туда, куда уже ссыпали все, что осталось от любовников его жены. Рядом до сих пор стоит неприметный столбик с надписью: "Евгения Соломоновна Хаютина". И после смерти причудница-судьба поместила их рядом.

-----------------------

Вадим Викторович Эрлихман - обозреватель журнала "Paradox". Родился в 1965г. в Воронеже. В 1989г. окончил Московский историко-архивный институт, в 2002 году защитил кандидатскую диссертацию на тему: "Народное образование в России в период деятельности Временного правительства (март - октябрь 1917 г.): Дис... канд. ист. наук /Московский государственный университет (МГУ) . - Защищена 2002.10.14. УДК 37. 201 с. - Библиогр.: 223 назв. Проанализировано состояние российской системы образования в контексте исторических событаний 1917 г., исследованы различные планы реформ в области просвещения, разработанные в указанный период, подробно рассмотрено движение за национальную школу Работал архивистом, генеалогом, переводчиком и редактором художественной литературы. Автор нескольких книг по истории средневековой Европы, а также многочисленных статей в энциклопедиях и периодических изданиях. Печатался в газетах ("Общая газета", "Известия", "Неделя", "Собеседник" и др.) и журналах ("Огонек", "Родина", "Караван истории" и др.). С журналами Издательского Дома Родионова сотрудничает с 1996 года Печатается под псевдонимоми Измайлов Иван, Бехтерев Антон. Женат, много детей и других домашних любимцев

Юлиан Семенов . Отчаяние., "ДЭМ", Москва, 1990

Глядя тогда на него, Берия испытывал ужас, ибо он-то уже знал одну из причин предстоящего устранения Ежова : Сталин был увлечен его женой -- рыжеволосой, сероглазой Суламифью, но с вполне русским именем Женя.

Она отвергла притязания Сталина бесстрашно и с достоинством, хотя Ежова не любила, домой приезжала поздно ночью, проводя все дни в редакции журнала, созданного еще Горьким ; он ее к себе и пригласил.

Сталин повел себя с ней круче -- в отместку Женя стала ежедневно встречаться с Валерием Чкаловым ; он словно магнит притягивал окружающих; дружили они открыто, на людях появлялись вместе. Через неделю после того, как это дошло до Сталина , знаменитый летчик разбился при загадочных обстоятельствах.

Женя не дрогнула: проводила все время вместе с Исааком Бабелем ; он тоже работал в редакции; арестовали Бабеля. Сталин позвонил к ней и произнес лишь одно слово: "Ну?" Женя бросила трубку. Вскоре был арестован Михаил Кольцов , наставник, затем шлепнули Ежова -- тот был и так обречен, "носитель тайн"...

...... А теперь несколько слов о человеке, который не имел непосредственного отношения к Темниковским лагерям. Этот рассказ косвенно касается писателя Бабеля .
С нами сидела домработница Ежовых. К сожалению, не помню ни имени ее, ни фамилии. Она была удивительно незаметной.
Однажды (это было летом, то ли сорокового, то ли тридцать девятого еще года) она вышла на крыльцо, перекрестилась и сказала: “Царство небесное, царство небесное...” - была годовщина смерти жены Ежова, Евгении Соломоновны.
Когда Ежов стал наркомом внутренних дел, жену его назначили ответственным редактором двух журналов - “Советской женщины” и “СССР на стройке”. До этого она служила скромным техредом в Детгизе. Все, кто с ней встречался по работе, говорили, что она была чуткий, хороший человек, воспитанный, вежливый; что она не такая, как другие выдвиженцы, которые заносились невесть куда.
Мне рассказывали о ней и до того, как я села. Говорили, например, что когда Сталин звонил им домой, она бросалась в спальню, прятала голову под подушку и стояла так, на коленях, пока разговор не прекращался. В конце концов она застрелилась.
Известно, что Евгения Соломоновна очень дружила с Бабелем. Позднее, уже когда я была реабилитирована и работала в редакции “Журнала Мод”, у нас сотрудничал один старый журналист, Измаил Уразов. Когда Евгения Соломоновна была ответственным редактором журнала “СССР на стройке”, он работал там же - то ли ответственным секретарем, то ли завредакцией. И он рассказывал мне, что по субботам (тогда суббота была рабочим днем) к ним в редакцию приезжал Бабель. И они с Евгенией Соломоновной редактировали текст журнала. И еще Уразов указал на некоторые номера, автором текста которых был Бабель. Свекле посвященный и еще что-то такое, в том же роде.
И еще о Бабеле. То, что мне рассказывала его вторая жена, Антонина Николаевна Пирожкова.
В 37-м году Бабель, по ее словам, много и свободно говорил, острил и шутил непозволительным образом, как тогда не было принято. И она в страхе, вполне естественном, пыталась повлиять на него, но он не слушался. И тогда она решила выбрать кого-нибудь из друзей Бабеля и попросить поговорить с ним - о том, что надо вести себя все-таки поосторожнее. Ведь, кроме всего прочего, есть много дураков, которые любое слово могут истолковать по-своему.
Ближайшими друзьями Бабеля были Михоэлс и Эйзенштейн. Это не подходило. Дружил он с Олешей, который тоже себе позволял Бог знает что. И она решила обратиться к Фуреру - секретарю то ли Московского обкома партии, то ли Московского горкома. Сравнительно новый человек. Переведен из Донбасса, где был секретарем Донецкого обкома. Интеллигентный; во всяком случае, старался выглядеть таковым. В Москве он сразу завел дружбу с Кукрыниксами, с Бабелем, еще с какими-то прогрессивными, не скованными партийной дисциплиной и служебным положением людьми.
Вот этого Фурера она и решила попросить поговорить с Бабелем. Позвонила ему, и он назначил свидание в своем то ли обкоме, то ли горкоме. Она была беспартийная, он выписал ей пропуск, и она пришла.
Здание было старинное, в комнате горел камин. Фурер очень оживленно чистил свой стол и бросал бумаги в огонь. Он извинился перед Антониной Николаевной, сказал, что завтра уезжает в командировку и хочет оставить все в порядке. Сказал, что внимательно ее слушает, понимает и запоминает, что она говорит, и сжигание бумаг это просто такая механическая работа.
- Ради Бога не обижайтесь, у меня мало времени, мне некогда будет это делать потом.
Она пожаловалась ему, что Бабель позволяет себе острить: такого-то посадили, потому что он лучший знаток Тацита в мире, такого-то - потому, что он лучше всех немцев на свете знает творчество Гейне, и так дальше.
Фурер поддакивал:
- Вы совершенно правы. Я поговорю с Исааком Эммануиловичем. Так много дураков, могут неверно истолковать его слова, его остроумие. Я обязательно его приглашу и поговорю с ним.
Он очень мило держался с ней, проводил ее до двери, поцеловал одну руку, потом другую. Очень внимательно посмотрел ей в глаза. И в ту же ночь застрелился.
Это не спасло его репутацию. Он был объявлен врагом народа. И с нами в пересыльной камере Бутырской тюрьмы сидела его жена, балерина Катенька.
И еще об одном писателе. Одесский еврейский писатель - Натан Михайлович Лурье. Он был репрессирован в период борьбы с космополитизмом и попал не более и не менее как на Колыму, и там работал на каких-то страшных рудниках. Рассказывая мне все это уже в пятьдесят седьмом году, после его и моей реабилитации, он и тогда не произнес ни слова о том, что там добывалось.
Рассказывал, что в отчаянии написал письмо лично Фадееву, с которым был хорошо знаком. Передал он это письмо через кого-то из начальников, которому оказывал большие услуги - писал конспекты по краткому курсу партии, резолюции каких-то собраний партийных. И за это они к нему благоволили.
Ну, написал он Фадееву, не надеясь на то, что дойдет. И однажды, довольно скоро, он возвращался с работы. Как раз было лето, длинный световой день, и когда он проходил мимо конторы, на крыльце стояло все начальство, вся администрация. По правилам внутреннего распорядка мы обязаны были здороваться с начальством. И он поздоровался. А они ему хором, дружно ответили: “Здравствуй, Натан Михайлович!” Это было совершенно невероятно. Там даже самых “заслуженных” по имени-отчеству не называли никогда.
Его попросили зайти в контору и вручили ответ Фадеева в конверте, на котором были все титулы Фадеева - депутат Верховного Совета, секретарь Союза писателей и т.д.
В письме было: “Дорогой Натан Михайлович... Я получил твое письмо... я передал его кому следует... я верю в то, что несправедливость будет исправлена, что справедливость восторжествует... что твоим делом займутся... а ты, главное, не теряй бодрость, мужество... Я знаю тебя как смелого гордого человека, прошедшего войну” и что-то еще в том же духе.
Ну, что ж, какие были последствия? Его не освободили тут же, но, все-таки, подняли на поверхность, то есть, он перестал работать в шахте, а работал уже каким-то “придурком”, как это у нас называлось; и отношение к нему изменилось, и из лагеря, когда их стали выпускать, он вышел одним из первых. В первой партии. И он просил при нем не говорить о Фадееве плохо.
Напоследок мне хочется рассказать о том, как вели себя люди, которых я хорошо знала на воле, как мы привыкли тогда говорить. Помнили они о нас или забыли. Боялись нас или нет. Что они говорили о нас, как они оценивали то, что произошло с нами.
Когда меня арестовали, моей дочери было три годика без одного месяца. Мама отводила ее к моим близким друзьям, это семья художников Элькониных, а сама бегала по прокуратурам, справочным на Кузнецком мосту и т. д.
Надежда Михайловна Эльконина, ныне покойная, брала за ручку мою дочь, другой рукой - свою дочь и выходила с ними гулять на Тверской бульвар. Там девочки играли в песочнице.
И вот однажды мимо проходила Мара Сергиевская, моя близкая подруга, жена Ивана Васильевича Сергиевского, подающего большие надежды молодого пушкиниста. И когда она увидела мою трехлетнюю дочь, она воскликнула с ужасом:
- Надя! Что вы делаете? Вы с ума сошли! Вы отдаете себе отчет? Ведь это девочка Али Тартак.
Мара Сергиевская была очень тонкий человек. Она убаюкивала свою девочку не песенками, а стихами Блока, Гумилева, Ахматовой...
И еще один пример.
Моей дочери четырнадцать лет. Мама работает в ТАССе. Там организовывались экскурсии в Оружейную палату Кремля. Объявление приглашало записываться с членами семьи. Собственно, ради своей внучки мама и записалась. Прошло три месяца. И председатель месткома ей говорит:
- Мы вот тогда-то и тогда-то идем на экскурсию в Кремль. Вы, Сарра Марковна, включены в список, а ваша внучка - уж извините. Ее мы включить не можем, ведь у нее родители репрессированы. (А я тогда уже была свободной.)
И третий случай: моей дочери восемнадцать лет, студентка первого курса московского вуза. Она приехала к моей двоюродной сестре, к своей тете. Сын сестры обещал ей покроить и даже сшить шаровары, в которых тогда занимались спортом. Она застала там двух человек, ей незнакомых. Один из них так начал нервничать, чуть не на стенку лез. Он хотел уйти. Его уговаривали этого не делать, и дочь поняла, что это из-за нее. Штаны ей были очень нужны, но как только их быстро скроили и сшили, она ушла. Закрывая за ней дверь, тетя, моя кузина, сказала:
- Танечка, ты знаешь, кто это? Это дядя Валя.
То есть это мой двоюродный брат, дядя моей дочери. Вот какой ужас внушали даже наши дети.
Это было в 1952 году. Прошло тридцать лет, и как-то дядя Валя приехал в Москву. Мы не виделись ни разу за это время. Он жил и работал в Ашхабаде. Другой двоюродный брат захотел созвать всех родственников, и меня пригласил. Я сказала, что я никогда не сяду за один стол, никогда не подам руки вот этому самому “дяде Вале”. Он мне не поверил. Рассказал Валентину. И тот удивился: “Как это Аля не понимает такие вещи? Она-то лучше других должна понимать”.
Это был 82-й год. Сталина уже вышвырнули из Мавзолея, и нам казалось, что люди хоть что-то поняли. Разумеется, не все себя так вели. Большое участие принимал в моей судьбе и никогда не стыдился того, что мы были друзьями, известный детский писатель Лев Кассиль. А Сергей Михалков, встретив меня у Кассиля, когда я впервые приехала в Москву, сказал:
- Вы не представляете себе, как мы рады видеть человека, который вернулся оттуда, где были вы...

Запись сделана в 1990 г.

Евгения Ежова, «рубенсовская» sex appeal

Еще одна хозяйка салона, совратившая многие творческие натуры – Евгения Хаютина, жена наркома внутренних дел Николая Ивановича Ежова, палача партии, организатора массовых репрессий 1937 года. Она с ним познакомилась летом 30-го, когда он, еще незаметный чиновник из ЦК партии, отдыхал в Сочи. Ну, конечно, такая вызывающе красивая женщина не могла быть не замечена.

Девичья фамилия ее Фейгенберг, родом из Гомеля, из многодетной еврейской семьи. К моменту знакомства с Ежовым ей двадцать пять, и она имеет уже второго мужа. Первого познала в семнадцать, слесарь Хаютин подарил ей свою фамилию. Тогда она стучала на машинке в редакции одного одесского журнала. Девушка способная, хватавшая на лету, сумела понравиться директору московского издательства «Экономическая жизнь» Алексею Гладуну. Теперь он ее новый муж, и она уже в Москве. Гладуна скоро двинули на дипломатическое поприще, и Евгения оказалась с ним в Лондоне. Должность у нее невидная – машинистка в полпредстве, но в Лондоне. А потом был Берлин, тоже полпредство, и та же работа. Мужа отозвали в Москву, а она осталась. Она нужна, у нее получается – чисто печатает, недурственно редактирует, и все мужчины-дипломаты в нее влюблены.

И тут в Берлин приезжает Исаак Бабель – звезда новой советской литературы, обаятельный и влюбчивый. Вот что он сам написал у следователя на допросе в НКВД, когда его арестовали в 1939 году, якобы за изменническую, антисоветскую деятельность:

«С Евгенией Ежовой, которая тогда называлась Гладун, я познакомился в 1927 году в Берлине, где останавливался проездом в Париж. Гладун работала машинистской в торгпредстве СССР в Германии. В первый же день приезда я зашел в торгпредство, где встретил Ионова, знакомого мне еще по Москве. Ионов пригласил меня вечером зайти к нему на квартиру. Там я познакомился с Гладун, которая, как я помню, встретила меня словами: „Вы меня не знаете, но вас я хорошо знаю. Видела вас как-то раз на встрече Нового года в московском ресторане“. Вечеринка у Ионова сопровождалась изрядной выпивкой, после которой я пригласил Гладун покататься по городу в такси. Гладун охотно согласилась. В машине я убедил ее зайти ко мне в гостиницу. В этих меблированных комнатах произошло мое сближение с Гладун, после чего я продолжал с ней интимную связь вплоть до дня своего отъезда из Берлина». Каков стиль, ведь пишет под надзором следователя.

Но вернемся к Ежову. Сочинское знакомство не дает ему покоя. Он постоянно думает об этой женщине, с таким приятным именем Евгения. И однажды дарит ей перстень – золотой, старинной работы. И объясняется в любви. А она уже давно все решила, и без промедления уходит от Гладуна. Теперь у нее новый муж – Ежов. И он к тому времени нарком земледелия. Через несколько лет у него новый карьерный взлет. Его назначают наркомом внутренних дел. Сталин наставляет его – главное сейчас очистить страну от остатков троцкистско-зиновьевских почитателей, от правых во главе с Бухариным, от бывших царских офицеров, бывшей буржуазной интеллигенции, от остатков меньшевистских и эсэровских партий – от всех тех, с кем не справился его незадачливый предшественник Ягода.

У Ежова начинаются горячие дни, но и Евгения не в праздной лености. Она теперь заместитель ответственного редактора популярного журнала, придуманного Максимом Горьким, – «СССР на стройке». И ведь получается. У нее, а по сути, у журнала, интересные авторы – известные писатели и журналисты. Она горазда придумывать затейливые журналистские ходы и сюжеты. В редакции она лидер – жизнерадостная, обаятельная, яркая. С ней ищут встреч и разговоров, стремятся попасть на глаза, атакуют идеями и проблемами.

А вне журнала у нее такая же яркая жизнь. Женя – свой человек в богемной среде. Писатели, артисты, художники, издатели с ней хотят общаться не только из-за того, что она жена всесильного Ежова, тем более многие ее знают еще до последнего замужества. Она сама по себе интересна, умна, весела и сексуально привлекательна. Украшение этого круга. Сын академика Отто Шмидта, Сигурд Шмидт, видевший ее тогда, и через 60 с лишним лет не мог скрыть восхищения, говоря о ней: эффектная, холеная дама, очень обаятельная, напоминавшая рубенсовскую Елену Фоурман, «такой особо красивый цвет лица, бронзовые волосы – все это производило впечатление, особенно рядом с таким сморчком, каким был Николай Иванович Ежов».

Все чаще у нее дома собирается хорошая компания, иногда у ее подруги Гликиной. С ней она дружна еще с Гомеля, учились вместе, и секретов друг от друга нет. Гликина – секретарь иностранной комиссии Союза писателей. Тоже заводная женщина, не лишенная сексуальной отзывчивости.

Вот так и возник этот салон Ежовой – Гликиной. Достойные люди собирались. Уже известный нам Исаак Бабель, автор нашумевшей «Конармии» и одесских рассказов. И здесь же аристократ, бывший морской офицер императорского флота Леонид Соболев, чей роман «Капитальный ремонт» нравился Сталину. Писатель Иван Катаев, однофамилец более знаменитого Валентина Катаева. Самуил Маршак, уже тогда популярный. Ну, и Михаил Шолохов, создатель бессмертного «Тихого Дона». В компании с ними главный редактор «Огонька», известный журналист Михаил Кольцов, прославившийся своими репортажами с фронтов гражданской войны в Испании. Здесь же ученый и полярник Отто Юльевич Шмидт, крупные издатели братья Семен и Владимир Урицкие. И первый красавец, тогдашний член редколлегии «Правды» Алексей Назаров, внешне так похожий на популярного тогда актера Столярова. И Леня Утесов, модный певец и актер. И еще не счесть многих ярких лиц. Все они сбегались на огонек Жени Ежовой, либо в московскую квартиру, либо на дачу. Иногда к Гликиной. Все зависело от того, где был сам Ежов. С ним не хотелось общаться.

Сбежавшись, веселились от души. У наркома стол хорош и всегда накрыт: водка, коньяк, икра, балык. Женя, очаровательная Женя, за роялем. Пела проникновенно. Тут уж все отвлекались от разговоров и поддерживали. А когда начинались танцы под патефон, жаждали ее. Ту, которая от мужского прикосновения буквально плавилась, растворялась в партнере. Качество, повергавшее в дрожь мужскую половину. Бабелю, Кольцову, Шолохову дозволялось идти дальше… Они ей все нравились, но особенно Шолохов, который скажет спустя двадцать лет: «Не за узкие брюки нас девки любили», поведя взглядом вниз.

Уже в феврале 1938 года она почувствовала приближение несчастья. Пошли аресты. Арестовали ее второго мужа Гладуна, потом первого – Хаютина, затем брата – Илью Фейгенберга. И уже давно арестован главный редактор ее журнала Межлаук. Она сама уже фигурирует в показаниях известных и близких ей людей. Еще пытается продлить эту ускользающую жизнь и лихорадочно пишет мужу: «Колюшенька! Очень прошу… настаиваю проверить всю мою жизнь, всю меня… Я не могу примириться с мыслью, что меня подозревают в двурушничестве, в каких-то несодеянных преступлениях».

Но время Колюши на посту наркома внутренних дел сочтено. За полтора года он выполнил кровавое расстрельное поручение, провел процессы над Бухариным и Рыковым, над маршалами и генералами. И теперь по воле вождя должен уйти из этой жизни. Нарком, набивший руку на массовых репрессиях, превратился в политического уголовника. Опустившегося, без стакана водки трудно соображающего, его отстраняют от большей части дел в НКВД, и делают по совместительству наркомом водного транспорта. Оттуда ему дорога в тюремную камеру.

А Женя Ежова в мае 1938 года неожиданно увольняется из журнала. Мечется, ищет выход из ловушки, что подставила жизнь. Настроение скачет, то днями полное безразличие ко всему, то всплеск какой-то истеричной надежды и активности. Пытается говорить с известными и недавно близкими людьми. Ищет поддержку, хотя бы словесную. Не получается. Уходят от встреч под разными предлогами.

И тут в Москву приезжает Шолохов, старый добрый приятель. И по журналу, и по салону. Она бежит к нему в «Националь». Номер такой уютный и надежный, с видом на Кремль.

– Миша, что делать?! Чем это кончится?!

Шолохов тоже переживает не лучшие времена. Ждет встречи со Сталиным, чтобы рассказать о бесчинствах ростовских чекистов, о настроении донских казаков. Миша – верный человек, не отворачивается от женщины, с которой не однажды было хорошо, которая нравится. Настраивается на ее страхи, на ее боль.

Женя, милая Женя! Большущие глаза, сбивающийся голос, всклоченная челка. Как она хороша в горе! Вновь вспыхивает то, что знакомо только им…

Своим надзирающим бесстыдным взглядом запечатлела спецслужба НКВД эту встречу. Вот рапорт наркому внутренних дел, комиссару государственной безопасности первого ранга Берии от заместителя начальника первого отделения 2-го спецотдела НКВД лейтенанта госбезопасности Кузьмина.

«Согласно вашего приказания о контроле по литеру „Н“ (гостиница „Националь“. – Э. М.) писателя Шолохова доношу: в последних числах мая поступило задание о взятии на контроль прибывшего в Москву Шолохова, который… остановился в гостинице „Националь“ в 215 номере… Примерно в середине августа Шолохов снова прибыл в Москву и остановился в той же гостинице. Так как было приказание в свободное от работы время включаться самостоятельно в номера гостиницы и при наличии интересного разговора принимать необходимые меры, стенографистка Королева включилась в номер Шолохова, и узнавши его по голосу, сообщила мне, нужно ли контролировать. Я сейчас же об этом доложил Алехину, который и распорядился продолжать контроль. Оценив инициативу Королевой, он распорядился премировать ее, о чем был составлен проект приказа. На второй день заступила на дежурство стенографистка Юревич, застенографировав пребывание жены тов. Ежова у Шолохова. Контроль за номером Шолохова продолжался еще свыше десяти дней, вплоть до его отъезда, и во время контроля была зафиксирована интимная связь Шолохова с женой тов. Ежова».

А вот показания подруги Евгении – Зинаиды Гликиной, арестованной по обвинению в том, что якобы она, завербованная Ежовой, занималась с ней шпионажем в пользу иностранных разведок. Следователь просит Гликину самой написать показания о Ежове – все, что она знает о его вредительской деятельности. И Гликина на многих страницах излагает свои наблюдения, вмазывая в них свою подругу.

«…Не намерена, однако, представиться совершенно безгрешной и признаю себя виновной в том, что, будучи в курсе антипартийной деятельности Н. И. Ежова, я благодаря своим близким отношениям к жене Н. И. Ежова и лично к нему вследствие безграничной преданности им, скрывала все известное мне в этой части и никому об этом не сообщала. Теперь же, хотя и с опозданием, я считаю своим долгом довести до сведения следствия обо всем, что мне в этой части известно. Может возникнуть вопрос – что общего у меня с Ежовым? Откуда мне могут быть известны факты его разложения и разврата? Я объясню это.

Познакомилась я с Н. И. Ежовым…, когда он женился на Евгении Соломоновне Хаютиной. С Хаютиной же я знакома и находилась в приятельских отношениях издавна. Вместе с ней я училась в Гомеле, а затем часто встречалась в Ленинграде и с 1924 г. в Москве.

До начала 1935 г., несмотря на то что я нередко посещала квартиру Ежовых, отношения мои с Н. И. Ежовым были обычными. Затем между мной и Ежовым установились хорошие отношения. Этому способствовало то обстоятельство, что я в то время развелась со своим мужем… и Хаютина-Ежова предложила мне поселиться в их квартире. Таким образом, приятельские мои отношения с Хаютиной-Ежовой постепенно переносились и на Н. И. Ежова.

Моя исключительная близость с Хаютиной-Ежовой, частое посещение их квартиры дало мне возможность быть до деталей в курсе личного быта Ежова. В силу этого еще в период 1930–1934 гг. я знала, что Ежов систематически пьет и часто напивается до омерзительного состояния… Ежов не только пьянствовал. Он наряду с этим невероятно развратничал и терял облик не только коммуниста, но и человека…

…Некоторые лица, в том числе и я, не имевшие никакого отношения к органам НКВД, осведомлялись от почти всегда пьяного Ежова о некоторых конспиративных методах работы Наркомвнудела… Ежов неоднократно рассказывал о существовании Лефортовской тюрьмы, что там бьют арестованных и что он лично также принимает в этом участие… Ежов в моем присутствии рассказывал также о технике приведения в исполнение приговоров в отношении осужденных к расстрелу… заявлял о своем личном участии в расстреле осужденных…

После назначения Л. П. Берии заместителем Наркома Внутренних Дел Союза ССР Н. И. Ежов начал почему-то волноваться и нервничать. Он стал еще сильнее пьянствовать и часто выезжал на работу только вечером. В разговоре со мной по поводу назначения Л. П. Берии Хаютина-Ежова заметила: „Берия очень властный человек, и вряд ли Николай Иванович с ним сработается…“

Являлась ли Хаютина-Ежова подобна Н. И. Ежову в разложении и разврате или было наоборот, но факт тот, что она не отставала от него…», – пишет Гликина, лучшая подруга Жени Ежовой.

«Теперь хочу довести до сведения следствия о заслуживающем особого внимания обстоятельстве интимной связи Хаютиной-Ежовой с писателем Шолоховым. Весной 1938 г. Шолохов приезжал в Москву и по каким-то делам был на приеме у Ежова… После этого Ежов пригласил Шолохова к себе на дачу. Хаютина-Ежова тогда впервые познакомилась с Шолоховым, и он ей понравился (Гликина ошибается – Ежова познакомилась с Шолоховым раньше, где-то осенью 1937 года. – Э. М. ). Хаютина-Ежова также вызвала у Шолохова особый интерес к себе… Летом 1938 г. Шолохов снова был в Москве. Он посетил Хаютину-Ежову в редакции журнала „СССР на стройке“, где она работала, под видом своего участия в выпуске номера, посвященного Красному казачеству (скорее всего это было в мае, в июне Ежова уже не работала в журнале. – Э. М .). После разрешения всех вопросов, связанных с выпуском номера журнала, Шолохов не уходил из редакции и ждал, пока Хаютина-Ежова освободится от работы. Тогда он проводил ее домой. Из разговоров, происходивших между ними, явствовало, что Хаютина-Ежова нравится Шолохову как женщина. Однако особая интимная близость между ними установилась позже. Кстати сказать, Ежов был осведомлен от Хаютиной-Ежовой в том, что ей нравится Шолохов.

В августе 1938 г., когда Шолохов опять приехал в Москву, он вместе с писателем Фадеевым посетил Хаютину-Ежову в редакции журнала (вряд ли это было в редакции журнала, ибо с мая Ежова там уже не работала. – Э. М. ). В тот же день Хаютина-Ежова по приглашению Шолохова обедала с ним и Фадеевым в гостинице „Националь“.

Возвратившись домой поздно вечером, Хаютина-Ежова застала Ежова, который очень интересовался, где и с кем она была. Узнав о том, что Хаютина-Ежова была у Шолохова в гостинице „Националь“, Ежов страшно возмутился. В связи с этим случаем мне стал известен один из секретных методов органов НКВД по наблюдению за интересующими его лицами. Я узнала о существовании, в частности в гостинице „Националь“, специальных аппаратов, посредством которых производится подслушивание разговоров между отдельными людьми, и что эти разговоры до мельчайших деталей фиксируются стенографистками.

Я расскажу сейчас, как все это произошло.

На следующий день после того, как Хаютина-Ежова обедала с Шолоховым в „Национале“, он снова был в редакции журнала и пригласил Хаютину-Ежову к себе в номер. Она согласилась, заведомо предчувствуя стремление Шолохова установить с ней половую связь.

Хаютина-Ежова пробыла у Шолохова в гостинице „Националь“ несколько часов… На другой день поздно ночью Хаютина-Ежова и я, будучи у них на даче, собирались уже было лечь спать. В это время приехал Ежов. Он задержал нас и пригласил поужинать с ним. Все сели за стол. Ежов ужинал и много пил, а мы только присутствовали как бы в качестве собеседников.

После ужина Ежов в состоянии заметного опьянения и нервозности встал из-за стола, вынул из портфеля какой-то документ на нескольких листах, обратившись к Хаютиной-Ежовой, спросил: „Ты с Шолоховым жила?“ После отрицательного ее ответа Ежов с озлоблением бросил его в лицо Хаютиной-Ежовой, сказав при этом: „На, читай!“

Как только Хаютина-Ежова начала читать этот документ, она сразу же изменилась в лице, побледнела и стала сильно волноваться. Я поняла, что происходит что-то неладное, и… решила удалиться, оставив их наедине. Но в это время Ежов подскочил с Хаютиной-Ежовой, вырвал из ее рук документ, ударил ее этим документом по лицу и, обращаясь ко мне, сказал: „Не уходите, и вы почитайте!“ При этом Ежов бросил мне на стол этот документ, указывая, какие места читать.

Взяв в руки этот документ и частично ознакомившись с его содержанием, с таким, например, местом: „Тяжелая у нас с тобой любовь, Женя“, „уходит в ванную“, „целуются“, „ложатся“ и – „женский голос: – Я боюсь…“, я поняла, что этот документ является стенографической записью всего того, что происходило между Хаютиной-Ежовой и Шолоховым у него в номере и что это подслушивание организовано по указанию Ежова.

После этого Ежов окончательно вышел из себя, подскочил к стоявшей в то время у дивана Хаютиной-Ежовой и начал ее избивать кулаками в лицо, грудь и другие части тела. Лишь при моем вмешательстве Ежов прекратил побои, и я увела Хаютину-Ежову в другую комнату. Через несколько дней Хаютина-Ежова рассказала мне о том, что Ежов уничтожил указанную стенограмму.

В связи со всей этой историей Ежов был сильно озлоблен против Шолохова, и когда Шолохов пытался несколько раз попасть на прием к Ежову, то он его не принял. Спустя примерно месяца два с момента вскрытия обстоятельств установившейся между Хаютиной-Ежовой с Шолоховым интимной связи Ежов рассказывал мне о том, что Шолохов был на приеме у Л. П. Берии и жаловался на то, что он – Ежов – организовал за ним специальную слежку и что в результате разбирательством этого дела занимается лично И. В. Сталин. Тогда же Ежов старался убедить меня в том, что он никакого отношения не имеет к организации слежки за Шолоховым, и поносил его бранью…»

Не пожалела Гликина красок для Жени Ежовой. Хотя той уже было все равно. В октябре того же 1938 года она легла в подмосковный санаторий. Диагноз как приговор – «астено-депрессивное состояние». 21 ноября Ежова скончалась. В акте о вскрытии тела записано: «Труп женщины 34 лет, среднего роста, правильного телосложения, хорошего питания… Смерть наступила в результате отравления люминалом».

Тогда Ежов еще не был арестован, а только передвинут в наркомы водного транспорта. Поэтому похоронили Евгению Соломоновну Ежову как жену наркома, на Донском кладбище в Москве. Несчастливо завершился ее салон.

А Ежов, арестованный в апреле 1939 года, даже в следственной тюрьме, избитый и сломленный, исходил ревностью к своей жене Евгении, уже ушедшей из жизни. На допросах он мстил ей. Мстил за ее любовников, за ее добрый женский нрав, за ее однажды пойманный взгляд, который будто говорил стеснительно и жалостливо: да, я знаю о твоей извращенной мужской неполноценности. И тогда он попросил у следователя бумагу и накатал показания на восемнадцати страницах, где описал свои любовные похождения и половые связи с подругами жены. При этом суетливо заметил, что она знала об этом, так же как он о ее любовных похождениях с писателями и журналистами, собиравшимися в его квартире.

И дальше он лепит то, что от него ждут: «Каждый из нас жил своей интимной жизнью, а связывали нас только общие шпионские дела». Что с нее уже взять? Она уже в могиле, поэтому угодим следствию, настаивающему на тезисе о совместном шпионстве. Ежов развивает его: второй муж ее – Гладун, конечно, английский агент, и она вышла за него по требованию английской разведки. А потом, став моей супругой, она и меня втянула в эту шпионскую сеть.

Эх, Женя, Женя. Каких только собак на нее мертвую не навешали! Все, что можно, что требует следствие. Она не ответит, ее уже не расстреляют.

Больше всего Ежов не мог ей простить Бабеля и Шолохова. Бабеля, которого он привечал в своем доме. Тот работал над романом о ЧК, и ему необходимо было понять внутренний мир чекистов. Общение с Ежовым и его коллегами – какой подарок для писателя на свободе. Но для Ежова Бабель – это любовник жены, выпытывающий у него подробности душевного состояния чекиста. И когда следователь с кровавой славой по фамилии Родос, по заданию Берии возводивший «„ежовское“ дело», потребовал назвать сообщников по антисоветской заговорщицкой организации, Ежов в числе первых назвал Бабеля.

– На основании моих личных наблюдений, я подозреваю, что дело не обошлось без шпионских связей моей жены с Бабелем, с которым она знакома с 1925 года. И моя жена пыталась скрыть от меня эту шпионскую связь с Бабелем.

Но с Шолоховым у Ежова не вышло. Ростовские чекисты получили ежовское указание разоблачить и ликвидировать Шолохова как врага народа. Разработали целую операцию. Некто инженер Погорелов из Новочеркасска должен был войти в доверие к Шолохову, пообщаться с ним, а потом заявить, что тот готовит восстание казаков на Дону. Так планировал в общих чертах операцию Каган, заместитель начальника Ростовского управления НКВД. Но не на того поставил, просчитался. Погорелов пришел к Шолохову и все рассказал: и как того арестуют, и как повезут, и как пристрелят по дороге. И Шолохов тут же садится писать письмо о проделках местных чекистов. А потом, не теряя времени, хитрым маршрутом на товарняке отправляется в Москву, чтобы через Поскребышева (помощник Сталина. – Э. М. ) передать это письмо вождю. Вышло все удачно. В Москве ждал аудиенции несколько дней. Наконец пригласили. В кабинете Сталина уже находились Молотов, Ежов, Погорелов, секретарь Вешенского райкома партии Луговой и ростовские «энкавэдэшники», среди которых и изобретательный Каган.

Сталин вперил немигающий взгляд в Погорелова. Тот не смутился: «Я говорю правду. Вот у меня бумага, где Каган все изложил. Провокаторы они, товарищ Сталин!»

Каган бледен как простыня, лепечет: «Да, я писал».

А Сталин итожит: «Дорогой товарищ Шолохов, напрасно вы подумали, что мы поверили бы этим клеветникам».

– Ну, что, Николай Иванович, будем снимать с него кавказский поясок? – кивает на Шолохова.

Осклабился Ежов, да тут же смыл ухмылку. Тон Сталина не сулил хорошего.

– Выдающемуся русскому писателю Шолохову должны быть созданы хорошие условия для работы.

И Ежов понял: Шолохов ему не по зубам. А Сталин еще больше утвердился в мысли, что Ежова нужно убирать, он перешел грань и уже не соображает, что делает в своей преданности. И через несколько недель предложил назначить его наркомом водного транспорта по совместительству. Плавный вывод под расстрел начался. Время массовых репрессий кончилось, вернулась эпоха выборочных.

Но Женя Ежова ничего этого уже не ведала.

Из книги Лубянка - Экибастуз. Лагерные записки автора Панин Дмитрий Михайлович

Как барон Тильдебранд агитировал министра Ежова Еще в большой пересыльной камере наше внимание привлек сухощавый господин западного облика, что-то быстро рассказывающий своему слушателю.Барон Гильдебранд, с которым мы познакомились, был родом из Прибалтики. Речь его

Из книги Нежность автора Раззаков Федор

Евгения СИМОНОВА Первое серьезное чувство пришло к Симоновой в начале 70-х, когда она училась в Театральном училище имени Щукина (курс Ю. Катина-Ярцева). Именно там у нее случился роман с однокурсником Юрием Васильевым. Роман продолжался в течение двух лет, и дело явно шло к

Из книги Откровения палача с Лубянки. Кровавые тайны 1937 года автора Фролов Петр

Расстрел Николая Ежова Когда мы приехали на спецобъект № 110 для участия в казни бывшего наркома, было очень холодно. По темному небосклону кто-то щедрой рукой рассыпал горошины звезд. Огромная луна зловеще освещала территорию монастыря. Где-то брехали собаки. Под ногами

Из книги Святая Анна автора Филимонова Л. В.

Команда Ежова Когда Ежов был назначен наркомом внутренних дел, то в НКВД у него не было своих людей – тех, кому он мог доверять. Руководство центрального аппарата, которое досталось ему в наследство от Ягоды, скомпрометировало себя соучастием в преступных деяниях

Из книги Сталин и заговор в НКВД автора Ежов Николай Иванович

Ордер Ежова Возвращался я в Казань с такой же тяжестью на сердце, с какой ехал в Москву. Но все же возвращался... Меня там не схватили, как схватили командира дивизии Даненберга, командира авиационной бригады Ивана Самойлова и многих других, опустошив в одну ночь десятки

Из книги Интимные тайны Советского Союза автора Макаревич Эдуард Федорович

Заявление Ежова с просьбой освободить от работы «В Политбюро ЦК ВКП(б)23 ноября 1938 годаТов. СталинуСовершенно секретноПрошу ЦК ВКП(б) освободить меня от работы по следующим мотивам:1. При обсуждении на Политбюро 19 ноября 1938 года заявления начальника УНКВД Ивановской

Из книги автора

О родственниках Ежова «30 января 1939 г. № 471/6 ЦК ВКП(б) - товарищу СТАЛИНУВ НКВД СССР от члена ВКП(б), сотрудника УНКВД по Московской области тов. ШАБУЛИНА Михаила Ивановича поступило заявление о том, что ему известно о террористических высказываниях ЕЖОВА ИванаИвановича -

Из книги автора

О результатах обыска у Ежова «Начальнику 3_го спецотдела НКВДполковнику тов. Панюшкину //__ РАПОРТ __//Докладываю о некоторых фактах, обнаружившихся при производстве обыска в квартире арестованного по ордеру 2950 от 10 апреля 1939 года Ежова Николая Ивановича в Кремле.1. При

Из книги автора

Показания Ежова о педерастии «В Следственную часть НКВД СССР //-- ЗАЯВЛЕНИЕ --//Считаю необходимым довести до сведения следственных органов ряд новых фактов, характеризующих мое морально-бытовое разложение. Речь идет о моем давнем пороке - педерастии.Начало этому было

Из книги автора

Показания Ежова о необоснованных репрессиях «вопрос: Следствию известно, что проведенные органами НКВД СССР в 1937-1938 гг. массовые операции по репрессированию бывших кулаков, к-р. духовенства, уголовников и перебежчиков различных сопредельных с СССР стран вы использовали

Из книги автора

Последнее слово Н.И. Ежова на суде «Я долго думал, как пойду на суд, как буду вести себя на суде, и пришел к убеждению, что единственная возможность и зацепка за жизнь - это рассказать все правдиво и по-честному. Вчера еще в беседе со мной Берия сказал: «Не думай, что тебя

Из книги автора

Зинаида Райх, sex appeal Зинаида Райх, жена Всеволода Мейерхольда, мэтра новаторской режиссуры, работала в его театре – Театре Мейерхольда. Этот театр он, по сути, бросил к ее ногам – из-за нее ушли великая Мария Бабанова, Эраст Гарин, Сергей Эйзенштейн. Но посредственная

Из книги автора

Лиля Брик, тоже sex appeal У Маяковского, на Таганке, встречали новый 1930 год. Журналист-историк В. Скорятин достаточно полно воспроизводит то застолье, которое было так похоже на множество других в салоне Маяковского – Брик: «Сыпались остроты. Сочинялись стихотворные

Нарком Ежов и его жены У «кровавого карлика» в двух браках детей не было... В августе 94-го мы с женой провожали в последний путь нашего лучшего друга – профессора, лауреата Ленинской премии Марка Юффа, всю жизнь отдавшего науке о гирокомпасах. Кремация проходила на Донском кладбище. На обратном пути мы обратили внимание на довольно помпезный памятник некой Евгении Соломоновне Ежовой. Может быть, остановило нас именно отчество? Кто она? Неужели жена того самого страшного Ежова? Что же могло произойти с молодой женщиной, умершей 21 ноября 1938 года, когда Ежов был еще на вершине власти и славы? Никто из присутствующих ответить на эти вопросы не мог. Однако мы живем в годы, когда тайны Сталина и его камарильи постепенно становятся достоянием гласности… В сентябре 1936 года Сталин назначил своего фаворита Николая Ивановича Ежова наркомом внутренних дел вместо смещенного и позднее расстрелянного Генриха Ягоды. Все заместители бывшего наркома, а также начальники основных управлений получили мандаты на бланках ЦК и отправились «проверять политическую надежность соответствующих обкомов». Мест назначения, указанных в мандатах, ни один из них, естественно, не достиг. Все они были тайно высажены из вагонов на первых же подмосковных станциях и доставлены на автомобилях в тюрьму. Там их расстреляли, даже не заводя уголовных дел. Так началось безвременье, которое с легкой руки Роберта Конквеста было названо впоследствии эпохой Большого террора. Идея бессудного уничтожения потенциальных противников известна с древности. Сталин лишь хорошо усвоил ее и широко применял на практике. Еще в июне 1935 года в беседе с Роменом Ролланом Сталин говорил: «Вы спрашиваете, почему мы не делаем публичного судопроизводства над преступниками-террористами? Возьмем, например, дело убийства Кирова… Сто человек, которых мы расстреляли, не имели с точки зрения юридической непосредственной связи с убийцами Кирова… Чтобы предотвратить возможные злодеяния, мы взяли на себя неприятную обязанность расстрелять этих господ. Такова уж логика власти. Власть в подобных случаях должна быть сильной, крепкой и бесстрашной. В противном случае она – не власть, и не может быть признана властью. Французские коммунары, видимо, не понимали этого, они были слишком мягки и нерешительны, за что их и порицал Карл Маркс. Поэтому они и проиграли. Это урок для нас». Читая рассекреченную ныне стенограмму сталинской беседы с Ролланом, выполненную переводчиком Александром Аросевым, впоследствии репрессированным, удивляешься многому. Но особенно поражают два момента. Во-первых, как гуманист Роллан, пусть даже симпатизант СССР, мог сочувственно выслушивать людоедские рассуждения Сталина о необходимости введения смертной казни для детей, начиная с двенадцатилетнего возраста? И, во-вторых, почему писатель, который вроде бы хотел как можно больше узнать о Советском Союзе и его вожде, почти все время говорил сам, оставляя собеседнику лишь паузы для коротких реплик? Видимо, спешил очаровать его. Почти то же самое повторилось через два года, во время визита в Москву Лиона Фейхтвангера.

Но вернемся к Ежову. Сталин долго присматривался к людям в своем окружении, ища замену болтливому и амбициозному Ягоде, к тому же связанному родственными отношениями с ненавистным вождю кланом Свердловых. В Ежове он разглядел, помимо очевидной для всех гипертрофированной исполнительности, не востребованные до поры задатки не рассуждающего палача, безжалостного, не знающего пощады, наслаждающегося неограниченной властью над людьми. Именно Сталин, этот прекрасный психолог, взял себе в малюты скуратовы «кровавого карлика». Росту в Ежове был 151 сантиметр… По данным словаря Джин Вронской и Владимира Чугуева «Кто есть кто в России и бывшем СССР», «Ежов был поднят Сталиным на щит со специальной целью устроить кровавую баню… Согласно хорошо его знавшим, к концу своего правления он полностью зависел от наркотиков. Даже по сравнению с Ягодой, который, как говорят, «расстреливал собственными руками и наслаждался зрелищем»… Ежов выделяется как кровавый палач, одна из наиболее зловещих фигур сталинской эпохи… Потрясающие преступления Ежова были полностью расследованы лишь после 1987 года». Интересно, что о его предшественнике Ягоде известно сегодня многое. О Берии, сменившем хозяина «ежовых рукавиц», – чуть ли не все. А о самом Ежове – очень мало. Почти ничего – о человеке, уничтожившем миллионы своих сограждан!

Справа – самый маленький, но жутко исполнительный Известный писатель Лев Разгон, муж дочери одного из видных чекистов Глеба Бокия – Оксаны, сам отмотавший в сталинских лагерях семнадцать лет, впоследствии вспоминал: «Мне раза два приходилось сидеть за столом и пить водку с будущим «железным наркомом», именем которого вскоре стали пугать детей и взрослых. Ежов совсем не был похож на вурдалака. Он был маленьким, худеньким человеком, всегда одетым в мятый дешевый костюм и синюю сатиновую косоворотку. Сидел за столом тихий, немногословный, слегка застенчивый, пил мало, не влезал в разговор, а только вслушивался, слегка наклонив голову». Судя по последним публикациям в российской исторической печати, биография Ежова выглядит примерно так. Он родился 1 мая 1895 года. О его родителях достоверно ничего не известно. По некоторым сведениям, отец его был дворником у домовладельца. В школе Николай проучился два или три года. В анкетах писал: «незаконченное низшее»! В 1910 году его отдали в ученики к портному. Исследователь Борис Брюханов утверждает: «В бытность у портного Ежов, как он потом сам признавался, с пятнадцати лет пристрастился к мужеложству и отдавал дань сему увлечению до конца жизни, хотя одновременно проявлял немалый интерес и к женскому полу». Через год он поступил слесарем на завод. Всю Первую мировую Ежов прослужил в нестроевых частях, скорее всего из-за малого роста. После запасного батальона в 1916 году его перевели в артиллерийские мастерские Северного фронта, которые дислоцировались в Витебске. Там же в мае 1917 года Ежов примкнул к большевикам. После стихийной демонстрации царской армии он стал слесарем в мастерских Витебского железнодорожного узла, а потом перешел на стекольный завод под Вышним Волочком. Вот и вся его трудовая деятельность.

Редкая фотография молодого Ежова без газетной ретуши В мае 1919 года его призвали в Красную Армию, и он попал на базу радио-формирований в Саратов, где готовили радиоспециалистов. Тут, видимо, не последнюю роль сыграло его членство в партии. Несмотря на малограмотность, Ежова зачислили делопроизводителем при комиссаре управления базой, а уже в сентябре он стал комиссаром радио школы, переведенной вскоре, в связи с наступлением Александра Колчака, в Казань. Через полтора года, в апреле 1921-го, Ежова назначили комиссаром базы. Выполнение комиссарских обязанностей Николай Иванович совмещал с работой в агитпроме Татарского обкома РКП(б). Скрытный и честолюбивый, он уже тогда подумывал о переходе на партийную работу. К тому же появились неплохие связи в Москве. 20 февраля 1922 года Оргбюро ЦК РКП(б) рекомендовало Ежова на должность секретаря парторганизации Марийской автономной области. Перед ним открылась дверь в номенклатуру, его приобщили к элите партфункционеров. Но, наверное, он так и прокантовался бы всю жизнь вдалеке от Москвы, если бы не редкостное его умение заводить полезные знакомства. Человеком, которому Ежов понравился и который помог ему перебраться в столицу, был Иван Михайлович Москвин, в ту пору заведующий Орграспредотделом ЦК. Этот отдел, возглавляемый Москвиным, занимался в основном тем, что везде, где только было возможно, внедрял людей, лично преданных Сталину, в то время как революционеры-«романтики» – такие, как Лев Троцкий, Лев Каменев, Григорий Зиновьев, Николай Бухарин и другие – тратили время в дискуссиях о путях развития государства и партии. Именно партийные кадры, подобранные Москвиным, в дальнейшем обеспечивали Сталину необходимый перевес при голосованиях на любом уровне.

Иван Михайлович Москвин, заведующий Орграспредотделом ЦК первым пригрел Ежова Тот же Лев Разгон, близко знавший Москвина, ставшего отчимом Оксаны, довольно подробно рассказывает об этом своеобразном человеке. Профессиональный революционер, большевик с 1911 года, он был участником знаменитого совещания в петроградской организации 16 октября 1917 года, когда решался вопрос о вооруженном восстании. Членом ЦК его избрали на ХІІ съезде партии. Характер у него был суровый, трудный. Как многие ответственные работники того времени, он целиком отдавался «делу», проявляя принципиальность и твердость в отстаивании своего мнения. Так вот, подбирая, как всякий большой руководитель, «свою» команду, Москвин, работавший некоторое время в Северо-Западном бюро ЦК РКП(б), вспомнил о Ежове. Но брать его под свое крыло не спешил, очевидно, наводил справки по своим каналам. Только через полтора года, в июле 1927-го, он взял Ежова в свой отдел, сначала инструктором, потом помощником, потом заместителем. Разгон свидетельствует: жена Москвина Софья Александровна держала, как говорится, открытый дом, в котором, несмотря на необщительный характер ее мужа, собиралась иной раз большевистская элита. К Ежову она относилась с особенной теплотой. Бывший туберкулезник, он казался ей неухоженным и не накормленным. Когда Ежов приходил к Москвиным, Софья Александровна тотчас принималась угощать его, ласково приговаривая: «Воробушек, ешьте вот это. Вам надо больше есть, воробушек…». Воробушком она называла этого упыря!

Железная гвардия Сталина «Воробышка» не затерла, а стерла в порошок. Позже... Впрочем, он умел расположить к себе сослуживцев и нередко пел в компании задушевные русские песни. Рассказывали, что когда-то в Петрограде профессор консерватории прослушал его и сказал: «У тебя есть голос, но нет школы. Это преодолимо. Но непреодолим твой маленький рост. В опере любая партнерша будет выше тебя на голову. Пой как любитель, пой в хоре – там твое место». Понятно, что не пение расположило Москвина к Ежову, во всяком случае, не только пение. Ежов был по-своему незаменим. В любую минуту дня и ночи он мог дать руководству нужную справку по кадровым вопросам. Ежов очень старался, просто из кожи лез. Он понимал: не угодишь Ивану Михайловичу – загонят куда-нибудь в глухомань… В этот период Москвин дал Ежову в частном разговоре следующую характеристику: «Я не знаю более идеального работника, чем Ежов. Вернее, не работника, а исполнителя. Поручив ему что-нибудь, можно не проверять и быть уверенным – он все сделает. У Ежова есть только один, правда существенный, недостаток: он не умеет останавливаться. Иногда существуют такие ситуации, когда невозможно что-то сделать, надо остановиться. Ежов – не останавливается. И иногда приходится следить за ним, чтобы вовремя остановить…». Работая в Орграспредотделе, Ежов стал попадаться на глаза Сталину, особенно в дни отсутствия или болезни Москвина. После ухода Москвина из ЦК Ежов занял его место. Именно в ту пору Сталин и обратил на него внимание и сделал его главным исполнителем своего плана Большого террора.

Николая Ежов (крайний справа) даже голосовал с вождем Став наркомом, Ежов не забыл своего благодетеля. 14 июня 1937 года Москвин был арестован по обвинению в причастности к «контрреволюционной масонской организации Единое трудовое братство». Никакого «братства», разумеется, в природе не было, но ни Ежова, ни Сталина такие мелочи никогда не смущали (арест ответственных работников такого уровня без санкции Сталина не проводился). 27 ноября Военная коллегия Верховного Суда СССР (Москвин сроду не был военным!) приговорила его к расстрелу. Приговор был исполнен в тот же день. Естественно, пошла в ссылку и хлебосольная Софья Александровна, выкормившая таки «воробушка», отправился по этапу Лев Разгон. Трагедия! Ах, милая либеральная российская интеллигенция! Все мы: тот же Разгон, Евгения Гинзбург, Юрий Домбровский и многие-многие другие научились воспринимать ленинско-сталинский террор как невероятных масштабов трагедию всей страны лишь с момента своего ареста, не раньше. Умудрялись не замечать массовых расстрелов бывших царских офицеров, вчерашних врачей, инженеров, юристов. Не придавать значения уничтожению ученых и чиновников Петрограда – их погрузили на баржи и утопили в Финском заливе. Принимать как должное расстрелы заложников, взятых из семей предпринимателей и купцов, а также преследование и уничтожение до седьмого колена дворянских родов России. Всему находили оправдание: те – царские прислужники, те – белые офицеры, а те и вовсе кулаки-мироеды… И так, пока кровь не начала затоплять и наши гнезда… А у Николая Ивановича Ежова тем временем все вроде бы складывалось как нельзя лучше: его «избрали» секретарем ЦК ВКП(б), председателем Комиссии партийного контроля при ЦК, членом Исполкома Коминтерна… В сентябре 1936 года он занял кресло наркома внутренних дел СССР и вскоре получил звание Генерального комиссара государственной безопасности (по-военному – маршала). А кроме того, у него появилась новая молодая, красивая и обаятельная жена – Евгения Соломоновна.

И таким пришел в наркомы... Встретились они, когда ей было двадцать шесть лет, в Москве, куда Евгения Соломоновна приехала, выйдя замуж вторым браком за Алексея Гладуна, дипломата и журналиста. Сам Николай Иванович тоже был тогда женат. Женился он еще в Казани, будучи комиссаром радио школы. Его супругой стала Антонина Алексеевна Титова, на два года его моложе, бывшая студентка Казанского университета, вступившая в 1918 году в партию и работавшая техническим секретарем в одном из райкомов. Вместе с Ежовым она переехала в Красно-Кокшайск (бывший Царево-Кокшайск, ныне Йошкар-Ола), куда перевели Николая Ивановича. Затем с ним же отправилась в Семипалатинск, а потом, уже самостоятельно, на учебу в Москву, в сельскохозяйственную академию. Ежов до поры оставался в Семипалатинске и встречался с женой лишь во время нечастых командировок в столицу. Когда он перебрался в Москву, они стали жить вместе и вместе же работали в Орграспредотделе. И вот Ежов встретил Евгению Соломоновну. Брак его распался. В те годы это делалось быстро и просто. Согласия второй стороны не требовалось. Интересно, что после развода с Ежовым Антонина Алексеевна в 1933 году закончила аспирантуру, доросла до заведующей отделом во ВНИИ свекловичного полеводства и даже выпустила в 1940 году книгу «Организация работы звеньев в свеклосеющих совхозах». В 1946 году она ушла на скудную пенсию по болезни, прожила после этого больше сорока лет и умерла на девяносто втором году жизни в сентябре 1988 года. Репрессиям ни в период «ежовщины», ни позднее не подвергалась.

Нарком Ежов. Редкое фото в 25 лет Вторая жена Ежова Евгения Файгенберг родилась в Гомеле в многодетной еврейской семье. Была она очень смышленой, не по годам развитой девочкой. Много читала и уносилась в мечтах в далекое и обязательно значительное будущее. Писала стихи, училась музыке и танцам. Едва переступив порог брачного возраста, вышла замуж, стала Хаютиной и вместе с мужем переехала в Одессу. Там она сблизилась с талантливой молодежью. В числе ее знакомых были Илья Ильф, Евгений Петров, Валентин Катаев, Исаак Бабель, с которыми она сохранила дружбу и в Москве. Некоторое время она работала в знаменитой газете «Гудок». С Хаютиным скоро разошлась, выйдя замуж за Гладуна, а затем, как мы уже знаем, стала женой Ежова. Жизнерадостная, общительная, она устроила салон, гостями которого были известные писатели, поэты, музыканты, художники, артисты, дипломаты. Николай Иванович к художественным и прочим увлечениям жены относился равнодушно. Как тогда было принято, он работал до глубокой ночи, между тем как «Женечка» Ежова принимала откровенные ухаживания Исаака Бабеля, автора знаменитой «Конармии» и «Одесских рассказов». Замечали ее и на кремлевских банкетах, где она музицировала и танцевала. Правда (как выяснилось на следствии), в то время сам Ежов вступил в интимные отношения с ее подругой, а заодно, по старой привычке, и с мужем этой подруги. Вскоре был арестован бывший муж «Женечки» Алексей Гладун. В материалах его следственного дела имеется запись о том, что именно он – через Евгению Соломоновну! – завербовал Ежова в «антисоветскую организацию». Гладуна, конечно, расстреляли как троцкиста и шпиона.

Вторая жена Евгения Соломоновна и приемная дочь Наташа Несмотря на то, что из окружения Евгении Соломоновны частенько «выпадали» те или другие фигуранты, она никогда ни с какими просьбами к мужу не обращалась, прекрасно понимая, что это безнадежно. Известно, правда, одно исключение. Писатель Семен Липкин в книге «Жизнь и судьба Василия Гроссмана» свидетельствует, что перед войной Гроссман влюбился в жену литератора Бориса Губера, и она вместе с детьми перебралась к нему. Когда Губера арестовали, вскоре взяли и Ольгу Михайловну. Тогда Гроссман написал Ежову письмо, в котором указал, что Ольга Михайловна – его жена, а не Губера, и потому не подлежит аресту. Казалось бы, это само собой разумеется, но в 1937 году только очень храбрый человек осмелился бы написать такое письмо главному палачу государства. И, к счастью, письмо подействовало: просидев около полугода, Ольга Михайловна была выпущена на волю. Это, как говорится, к слову. А вот Евгения Соломоновна Ежова с весны 1938-го начала без видимых причин прихварывать. Исчезла ее жизнерадостность, она перестала появляться на кремлевских застольях. Погас манящий огонек ее литературного салона. В мае она уволилась из редакции журнала «СССР на стройке», где была заместителем редактора, и впала в болезненную депрессию. В конце октября Ежов поместил ее в подмосковный санаторий имени Воровского. На ноги была поставлена вся медицинская Москва. Лучшие врачи дежурили у постели больной. Но, не пробыв в санатории и месяца, Евгения Соломоновна скончалась. И – потрясающе! – в акте вскрытия указано: «Причина смерти – отравление люминалом». А где же врачи, медсестры, сиделки? Что произошло – самоубийство или убийство? Некому ответить: кто посмел бы копаться в семейных делах «кровавого карлика»? Больше всех горевала о смерти Евгении Соломоновны маленькая Наташа – приемная дочь Ежовых. Своих детей у него ни от первого, ни от второго брака не было. В 1935-м Ежовы удочерили трехлетнюю девочку, взятую в одном из детских домов. Прожила она у них всего четыре года. После смерти Евгении за ней ходила няня, а когда арестовали Ежова, Наташу снова отправили в детский дом, в Пензу. В ее документы внесли поправку: Наталия Николаевна Ежова стала Наталией Ивановной Хаютиной. В Пензе она училась в ПТУ, работала на часовом заводе, потом окончила музыкальную школу по классу аккордеона и уехала в Магаданскую область – учить музыке детей и взрослых. Она и сейчас, кажется, живет на Дальнем Востоке.

Маленькая Наташа Хаютина, счастливая приемная дочь Бабеля арестовали, когда Ежов уже находился под следствием. Ясно, что оперативный материал, предшествующий его аресту, был подготовлен с ведома не только Ежова, но и самого Сталина: уж слишком заметной фигурой был Бабель. В приговоре записано: «Будучи организационно связанным по антисоветской деятельности с женой врага народа Ежовой-Гладун-Хаютиной-Файгенберг, последней Бабель был вовлечен в антисоветскую деятельность, разделяя цели и задачи этой антисоветской организации, в том числе и террористические акты… в отношении руководителей ВКП(б) и Советского правительства». Бабеля расстреляли 27 января 1940 года (по другим данным – 17 марта 1941-го). Ежов был арестован 10 апреля 1939 года и сразу препровожден в Сухановскую тюрьму – пыточный филиал известной Лефортовской. О ходе и методах следствия по его делу пока никаких материалов не появилось, но известно, что в его досье подшита странная записка Евгении, которую он хранил со времени смерти: «Колюшенька! Очень тебя прошу, настаиваю проверить всю мою жизнь, всю меня… Я не могу примириться с мыслью о том, что меня подозревают в двурушничестве, в каких-то не содеянных преступлениях». Ее начали подозревать в предосудительных связях, когда Ежов еще был у власти. Скорее всего, это люди Сталина, готовя компромат на Ежова, разрабатывали версию выхода на его жену, связанную знакомством со множеством людей, уже расстрелянных по сфабрикованным материалам. Вот откуда депрессия и эта паническая записка. Видимо, поняв, что ее не оставят в покое, она приняла решение о самоубийстве...

Facebook

Twitter

Вконтакте

Google+

Двигатель